довольный собой: какой он умный и с ходу просчитал, что из чего получается, — Гаор отложил просмотренную газету и взял следующую. Оказалась за десятый день, итоговая, а потому толстая, с большой вкладкой «вестей из столицы». Здесь тоже названия ему известны лучше фамилий, но… но… Армонтин?! Аггел, он же помнит, Кервин из Армонтинов, о нём?! Что?!
Гаор, рывком отбросив одеяло, сел, а потом встал прямо под лампочкой, будто ему не хватало света.
Разгул преступности… бездействие полиции… конец рода… редактор газеты «Эхо» Кервинайк Армонтин похищен и убит неизвестными грабителями… при попытке ограбления квартиры погибла экономка и мать бастардов… Возможная причина — хранившиеся в доме наличные средства, предназначенные для выплат сотрудникам… Брехня! Кервин не держал их дома, всё было в редакционном сейфе… Похищен и убит… да никакой шпане, даже самой… в голову не придёт похищать Кервина… Похищают для выкупа, а какой выкуп с редактора? Аггел, когда это было?! Пишут, как о давно всем известном… ага, вот, треть сезона назад, и преступники так и не найдены. Но почему конец рода? Ведь у Кервина был наследник, он помнит… стоп, читай сначала и слово за слово, как по минному полю ползи, а не скачи как под обстрелом.
С третьего раза он понял уже всё. Аггел, никакие это не уголовники, с Кервином расправились совсем другие. Убили. Выстрелом в затылок, ну, это мы знаем, где такие стрелки. И его… как её? А да, Мийру, её убили, выбросили из окна, о смерти детей нет, хотя, аггел, он же помнит, их было трое, наследник и два бастарда, парнишка и совсем маленькая девочка, Кервин их всех растил вместе. Конец рода, остались бастарды, значит, наследника, того большеглазого малыша, тоже убили. Чтобы под корень. Сволочи, зачистили Армонтинов! Да, точно, зачистка. В центре Аргата, днём, сволочи…
Гаор сидел на постели, зажав в кулаке скомканный лист, и тупо смотрел перед собой. Ничего не было, кроме острой, разрывавшей его изнутри боли. Ничего… ничего… ничего… а вслед за болью медленно и неотвратимо надвигалась серая пустота. Сейчас она сомкнётся вокруг него, и он останется внутри со своей болью, и будет только один выход. Кервин, за что тебя? А то ты не знаешь? Ещё тогда по краешку ходили, где-то оступился и… где-то? Себе не ври. Ты виноват, твоя статья. «Серый коршун». Рабское ведомство журналистов не любит, а тут такое, изнутри его ковырнули. Но… но, значит, Кервин не сдал тебя, и… пуля в затылок. Вместо тебя, за тебя. Ты виноват и больше никто. Всё это время пил, жрал, баб трахал в своё удовольствие, а Кервин… Кервин, друг, прости меня, я же не знал, приду к Огню, всё от тебя приму… Нет, всё не то, тебя матери-владычицы прикрывают, а Кервин беззащитным был. Сам укрылся, а друга под обстрелом бросил.
Гаор понял, что больше не выдержит, и ему сейчас нужно только одно. Слишком близко стоит серая пустота, а ненависть выплеснуть некуда, те, убийцы Кервина, недосягаемы, а здешние, что спят в своих спальнях на хозяйской половине, невиновны. Пусть спят. Аггелы с ними. Но это ему сейчас нужно. Или он и впрямь в разнос пойдет и уже ни на что не посмотрит.
Он встал и как был, не одеваясь, в одном белье, босиком, по-прежнему сжимая в кулаке бумажный комок, вышел из повалуши.
Света Гаор включать не стал и шёл бездумно, но дверью не ошибся. Правда, его ещё хватило, чтобы не рвать её, а постучать.
— Кто там? — спросил из-за двери не так испуганный, как рассерженный голос.
— Я это, Старшая Мать, впусти.
— Рыжий? — изумилась Нянька, открывая дверь. — Да ты чо, совсем ошалел? Ты куда лезешь-то?
Почти оттолкнув её, Гаор вошёл в повалушу, большую, но тесно заставленную шкафами, сундуками, сундучками и полочками. На маленьком столике-тумбочке у изголовья настоящей кровати горела лампочка-ночничок. Гаор тяжело сел на один из сундуков.
— Дай водки, — глухо сказал он.
Не потребовал, но и не попросил, а просто сказал.
— Да ты чо, Рыжий, и впрямь с ума сошёл?!
— Дай, Старшая Мать, — тяжело поднял он на неё глаза. — Дай, или я вразнос пойду. Душа у меня горит, понимаешь? Залить надо. Мне всё равно сейчас чем. Не дашь водки, кровью залью.
Гаор не угрожал, а объяснял. И, поглядев на него, Нянька молча отошла к угловому шкафу, покопалась там и достала бутылку. Он потянулся к ней, но она ударом отбросила его руку.
— Никак из горла вздумал, обойдёшься. Как ни горит душа, а до конца-то себя не роняй.
Она налила ему стакан почти вровень с краем и подала.
— Пей.
Он выпил залпом, мотнул головой и выдохнул:
— Ещё.
— Не берёт никак? — не сердито, а озадаченно спросила Нянька, наливая второй. — Крепко ж шарахнуло тебя. Пей.
Второй стакан показался ему столь же безвкусным, и, глядя, как он пьёт, равнодушно, будто по обязанности, Нянька сокрушённо покачала головой.
— Однако, Рыжий… ну, давай, я тебе ещё половинку налью. А если не проймёт… тогда уж только за Мокошихой посылать, она волхвица сильная.
На последнем глотке Гаору обожгло грудь и горло, он поперхнулся и закашлялся. И кашлял, пока на глазах не выступили слёзы.
— Плачь, Рыжий, — удовлетворённо кивнула Нянька, убирая почти опустевшую бутылку и стакан и садясь рядом с ним на сундук. — Плачь, слезой у человека горе выходит.
Гаор потряс зажатой в кулаке газетой.
— Вот, Старшая Мать… Сволочи, что ж они с ним сделали… Сволочи, в затылок из пистолета… И жену его, и сына, всех, понимаешь, Старшая Мать? Зачистили, как посёлок… Всю семью, Старшая Мать, целому роду конец. Старшая Мать, сволочи… Ребёнка-то за что, я ж помню его…
Он говорил, давясь слезами и руганью, а Нянька молча сидела рядом с ним в одной рубашке-безрукавке до колен, с рассыпанными по плечам чёрно-седыми волосами. А когда он замолчал, тихо спросила.
— Родич он тебе?
— Пошли они, родичи мои… — Гаор бешено выругался. — Друг это мой, больше, чем друг, жизнь он мне спас, меня самого, какой я есть, спас, понимаешь, Старшая Мать, его же за меня, за то, что он мне… — и замолчал, поперхнувшись, на последнем клочке разума остановленный внутренним запретом говорить о газете, статьях, связи.
— Друг выше родича, — задумчиво сказала Нянька. — Быват. Один сын у него был?
— Нет, — всхлипнул Гаор. — Двое, и дочка ещё.
— Значит, не весь он умер, человек в детях продолжается, — убеждённо сказала Нянька.
— Те бастарды.
— Ну так чо? — спросила Нянька.
Гаор недоумённо повернулся к ней, настолько это противоречило всему,
